Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019

Кузнец Гордей Старый

Крестьянин с семьей в избе, рисунок XVII в.

Выехав из Москвы, отряд опричников быстро покатил по наезженной дороге в направлении Можайска.

Под лучами яркого январского солнца искрился снег на ветвях стоявших по обеим сторонам дороги деревьев. По пути изредка попадались на лесных полянах торчавшие из-под белоснежного покрова черные остовы изб и церквей, сожженных татарами прошлой весной. Вновь отстроенных изб было совсем немного. Преобладали едва видневшиеся над снегом землянки, догадаться о существовании которых можно было только по поднимающимся к небу клубам дыма из топившихся в них по-черному печей.

Верст через десять от столицы дорогу вплотную обступили ели и березы, поселения практически исчезли. Снег на дороге здесь была уже слабо укатан из-за того, что окрестные жители ездили мало. Обоз замедлил свое движение. Хорошо еще, что многочисленные речки и ручьи были скованы льдом, а мосты через овраги, пересекавшие дорогу, были отремонтированы, и не приходилось искать объездов.

До Смоленска было почти четыреста верст, и это расстояние можно было спорым ходом преодолеть на санях не быстрее чем за четыре дня.

Хворостинин ехал на своем Буяне в конце обоза и, мерно покачиваясь в седле, размышлял над тем, как выполнить задание, которое ему дал Иван Васильевич. Мысли князя были отрывистыми и никак не соединялись воедино: «Военных сил у нас мало. Отсиживаться с ними за стенами Смоленска будет нельзя. Устоять против превосходящих сил противника в поле невозможно.

Главное — придумать, как защититься от татарских стрел. Нужна какая-нибудь военная хитрость. Советы Конона пришлись очень к месту в торговых делах. Нельзя дать смоленскому Йосифу обмануть себя при продаже мехов, ведь мне раньше не приходилось заниматься торговлей.

А кто мне подскажет, как поступить в военных делах? Уповать следует на себя, да на помощь Божью. А достоин ли я этой помощи?»

Поглощенный этими нелегкими мыслями, князь не заметил, как обоз подъехал к Можайску. Небольшой городок был окружен земляным валом, поверх которого стоял крепкий дубовый частокол, усиленный бревенчатыми башнями. Это было не самое мощное оборонительное сооружение, но для часто появлявшихся здесь татар, а тем более местных разбойников оно было непреодолимо.

Поскольку уже смеркалось, решили заночевать за крепостными стенами. Въехали в город через каменные Никольские ворота, встроенные в земляной вал, нашли постоялый двор, на котором можно было покормить лошадей и перекусить самим. Благополучно переночевали и рано утром двинулись дальше в путь.

Вторую ночь путники провели в Вязьме, третью в Дорогобуже — таких же, как и Можайск небольших городках, обнесенных деревянными крепостными стенами с башнями.

На четвертый день пути, сразу после обеда, неизвестно откуда ветер принес мохнатые черные тучи и из них повалили густые хлопья снега. Разыгралась метель, и стало совсем темно.

Ветер быстро занес снегом дорогу. Сани, которые ехали первыми, то и дело съезжали на обочину и застревали в глубоких сугробах. Всадникам приходилось спешиваться и помогать возничему высвобождать их из снежного плена. Вперед выдвигались другие сани, но через пять минут они тоже застревали в сугробе. Наконец, совсем умаявшись бороться с природной стихией, путники решили искать укрытия от непогоды.

На счастье, Степан заметил недалеко от дороги слабо мерцающий огонек. Отряд поехал на неверный свет и увидел стоящую при дороге кузню с большим сараем для лошадей, а рядом с ней пятистенную избу с примыкающими к ней многочисленными хозяйственными постройками — амбаром, клетью, овином, хлевом с сенником наверху. Из узенького продольного окна избы, затянутого бычьим пузырем, и струился слабый свет.

Подъехав ближе к избе, всадники спешились. Хворостинин пробрался первым через наметенные снежные сугробы к невысокому крыльцу, поднялся на него и постучал в дверь избы. Подождал немного и постучал еще раз, уже громче.

За дверью послышался шум железного засова, она открылась и на пороге избы показался черноволосый и черноглазый бородатый великан в накинутом прямо на белую холщовую рубашку овечьем полушубке, серых портах, заправленных в кожаные сапоги. В одной руке он держал глиняный светильник с плавающем в масле горящим фитилем, а в другой боевой топор с широким полукруглым лезвием. За великаном виднелась фигура черноволосого и еще безбородого подростка в такой же белой холщовой рубашке, таких же серых портах, но уже заправленных в сплетенные из липовой коры лапти. Подросток держал в руках наперевес взведенный самострел с лежащей в пазе короткой металлической стрелой — болтом.

— Кто там ломится в дверь? — громко спросил великан басом.

— Государевы люди, — ответил князь. — Я Дмитрий Хворостинин, со мной опричники Михаил Черный, Андрей Косой и слуги. Пусти, хозяин, переночевать, а то мы в Смоленск ехали, да выбились из сил из-за метели.

Великан поднес светильник к лицу Хворостинина, разглядел его, и уже тихим голосом произнес:

— Проходи, Дмитрий Иванович, и спутников своих приглашай. Тесно у меня, но как-нибудь разместимся. Лошадей с санями пусть слуги в сарае укроют, что возле кузни стоит. Только надо будет лошадей и груз ночью сторожить, поскольку у нас в округе разбойники шалят.

Князь прошел вслед за хозяином в сени. В них укрывались от холода коза с козлятами, несколько овец, куры и гуси. Войдя через сени в горницу, Дмитрий Иванович перекрестился на висевшие в красном углу образа и осмотрелся.

Справа у входа, недалеко от стены стояла большая печь из дикого камня, скрепленного между собой глиной. Печь обогревала горницу и расположенную за бревенчатой перегородкой жилую комнату. Полы в избе были богатые — из половинок тесаных сосновых стволов. Вдоль стен тянулись лавки, над одной из них висела длинная полка со стоящей на ней ребром глиняной посудой. По углам светлицы располагалось два деревянных сундука. Прямо под образами находился большой стол из тесаных досок.

Рядом со столом, за прялкой, сидела моложавая чернявая женщина в белой рубашке и сарафане, с повязанным поверху передником; на голове у нее была кика — цилиндрический, расширяющийся кверху головной убор со спускающимися сзади и сбоку кусками материи.

Женщина, с помощью деревянного прясла, ловко сучила нитку из клока овечьей шерсти, прикреплённого на гребенке прялки.

У ног женщины, на тряпичном коврике сидела очень похожая на нее девочка лет одиннадцати и играла с куклой. Кукла была сооружена из куска шерсти, перевязанного ниткой таким образом, что образовались голова, руки и туловище, одетое в длинную рубаху. Девочка была одета в такую же по форме белую холщовую рубашку и подпоясана верёвочкой так же, как и ее кукла. Ноги у девочки были босыми.

Рядом с чернявой женщиной на лавку сел подросток. На лавке возле него лежали: деревянная колодка под детскую ножку, нож, и кочедык — металлический штырь на деревянной ручке. Под лавкой лежали узкие полоски липового лыка. Похоже было, что брат начал вязать для сестры с помощью кочедыка новые лапти взамен изношенных, валявшихся рядом.

Великан поставил светильник на стол, представился сам и представил членов своей семьи:

— Я кузнец Гордей Старый, это мой сын и помощник Петр, а там жена Наталья и дочь Настя.

Вошедшие вслед за князем опричники перекрестились на образа, поздоровались с хозяевами и назвали себя.

— Наталья, собери гостям на стол, — распорядился Гордей.

Жена встала с сиденья прялки, ловким движением достала ухватом из печи глиняный горшок со щами и поставила его на стол, а затем стала снимать с полки глиняную посуду и расставлять ее на столе.

— Постой, хозяйка, — вмешался Хворостинин. — Мы съестные припасы тоже выставим, нам их с собой в дорогу добрые люди дали.

Он махнул рукой Степану и тот стал вынимать из собранного женой Конона в дорогу холщового мешка копченую свинину, лепешки пшеничного хлеба, сушеную рыбу, лук и чеснок.

Мужчины помолились и сели за стол вечерять. Жена и дочь кузнеца пошли в женский закуток, огороженный занавеской за печью.

Дмитрий Иванович, согревшийся от идущего от печи тепла и от горячих щей, завел застольный разговор.

— Откуда ты, Гордей, отчество мое знаешь? — спросил он.

— Видел, как ты с поляками храбро бился в составе царского полка во время осады Полоцка, — ответил кузнец. — Я тогда в смоленском земском ополчении служил, итальянским пушкарям помогал из осадных орудий по городским стенам бить. Оттуда и оружие у меня осталось.

Великан показал на висевшие на стене самострел, боевой топор и на стоявшую в углу рогатину.

— А что, много в окрестных деревнях мужиков, которые в ополчении служили? — продолжил расспросы князь.

— Да немало, особенно в соседнем селе Преображенье, да в деревнях Бряхино и Богородичное, — ответил Тихон. — Только все мужики с Рождества в тюрьме, куда их смоленский наместник посадил за недоимки.

— Почему же податей не платили? — поинтересовался Хворостинин. — Государству деньги нужны жалование платить служилому люду, что против татар, немцев, литовцев и поляков воюет.

Гордей доел щи, положил в пустую миску деревянную ложку и степенно начал рассказ.

— Коли, Дмитрий Иванович, ты серьезно интересуешься нашими делами, то я расскажу.

Земли у нас своей мало, так мы с мужиками артель учинили и заказы для ливонцев делать наловчились. Преображенские рубили дубы, пилили из них доски и брусья, потом возили в Полоцк, а оттуда, по Западной Двине, на плотах спускали до Риги. Там ливонцы собирали из наших заготовок на верфи корабли, или продавали их дальше — в Данию, Швецию и даже в Англию. Бряхинские мужики — коноплю растили и из нее веревки крутили. Богороднические — лен растили, а их бабы вили из него нитки и ткали материю для парусов. Я ковал гвозди, пластины и другие металлические детали для заморских кораблей.

Мужики меня земским старостой избрали. По полученной от царя уставной грамоте мы установленную в ней сумму налогов между собой сами разверстывали и в казну исправно платили. На пропитание тоже оставалось достаточно.

Как война с немцами началась, так торговля через Ригу пошла на убыль, а после того, как наши войска в заливе возле крепости Динамюнде весь ливонский флот сожгли, так и вовсе остановилась.

Мужики опять землю пахать начали, но таких больших податей, как раньше, платить, конечно, не могли. Вот смоленский наместник всех в тюрьму и посадил. Я кое-как пробавлялся кузнечными работами, и налоги продолжаю платить, но, говорят, он и меня собирается в тюрьму отправить, ведь у нас по налогам круговая порука промеж всех.

Тут в сенях наверху что-то зашумело, вроде бы как даже заговорило нечеловеческим голосом. Степан и Михаил схватились за прислоненные возле лавок сабли, остальные гости тоже напряглись.

— Это мои голуби в сенях под крышей шумят, — с улыбкой заметил Петр, сидевший рядом с отцом за столом. Петр был очень доброжелательно настроен ко всему миру и постоянно улыбался.

— Похлебку что ли из них готовить будешь? — деланно спросил Степан, стараясь скрыть таким образом свою излишнюю настороженность.

— Нет, это почтовые голуби, — ответил подросток. — Я их по весне научу приносить послания куда надо и продам.

— Ты, Петр, может и грамоту знаешь? — продолжил разговор заинтересовавшийся Степан.

— Знаю. Меня ей наш священник Кирилл научил, что в Преображенье в церкви служит. Он еще и счету меня научил, и Закону Божию, — похвалился Петр.

В застольный разговор вступил молчавший до этого Михаил Черный:

— Скажи, Гордей, справедливо ли правит наместник Шуйский?

— Справедливо ли? — переспросил кузнец. — Да вот сам посуди, мил человек. Когда в прошлом году татарский отряд из-под Серпухова до наших мест добрался и стал крестьян в полон брать, то наместник за городскими стенами спрятался. Сотник Огнев хотел со своими стрельцами на басурман напасть и перестрелять их всех, да воевода не разрешил. Тот настаивать стал. И где теперь этот сотник? В тюрьме, с недоимщиками сидит вместе. Что это за недоимка такая желать свой народ от чужеземной напасти уберечь?

— Ты откуда знаешь, что Огнев в тюрьме сидит? — продолжал допытываться Черный, привыкший разбираться в непростых делах о боярских изменах.

— Так я его там видел, когда мужикам хлеб в тюрьму носил, и отцу про то доложил, — с юношеским простодушием выложил Петр.

Гордей, сообразив, что опричники не случайно едут в Смоленск, решил, от греха подальше, переменить тему разговора и сказал сыну:

— Ты, Петр, вместо того, чтобы во взрослый разговор встревать, посмотри, что там со стражей, что в сарае осталась. Надо их тоже покормить.

Косой остановил, вскочившего было Петра, поскольку проверять стражу было его обязанностью, встал, надел полушубок и вышел.

Хворостинин понял ход мысли Старого и решил поддержать его, чтобы не вводить хозяина в расстройство:

— Хватит разговоры разговаривать — пора спать ложиться. Завтра у нас дальняя дорога, а потом дел невпроворот в Смоленске.

Князь стал готовиться ко сну. Он обратился к стоящей в красном углу иконе Божьей Матери, прочитал перед ней положенные вечерние молитвы и перекрестился. Потом пошел вместе с Гордеем в находившуюся за бревенчатой стеной жилую комнату, кинул на указанную хозяином лавку свой овечий тулуп, положил под голову сумку с царской грамотой и подарками, лег, накинул сверху свободную полу тулупа и мгновенно заснул.

Утром Хворостинин проснулся хорошо отдохнувшим и в приподнятом настроении. Не завтракая, путники оделись, собрались и вышли на двор. Метель закончилась, на голубом небе опять ярко светило январское солнце.

— Спасибо тебе за гостеприимство, Гордей! — поблагодарил князь кузнеца, вышедшего проводить ночных гостей на крыльцо. — Увидимся еще!

— Бог даст — увидимся, Дмитрий Иванович! — с достоинством ответил тот.

Князь прошел по хрустящему под ногами снегу к своему аргамаку, которого держал под уздцы Степан, вставил ногу в стремя, ловко вскочил в седло и, не оборачиваясь, поехал в сторону дороги. Маленький опричный отряд потянулся следом за своим командиром.