Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019

Государь всея Руси Иван Васильевич

Вручение царю Иоанну военных трофеев после победы при Молодях, XVI в.

12 сентября поутру Хворостинин вывел колонну телег с разобранным гуляй-городом на то самое поле возле Коломны, где пять месяцев тому назад проходил смотр русских войск.

Несмотря на то, что погода была сухая, опасности поскользнуться и упасть с коня не было, царь и бывшие с ним бояре, дьяки и воеводы разместились не на поле, а на городских стенах и башнях, откуда было хорошо видно все, что происходило внизу. Царь занял место на самой высокой, надвратной башне. Как только он сел на выставленное на верхней площадке башни кресло, тот самый рында Федор Годунов, сохранивший благорасположение царя, махнул белым платком в знак того, что показательное выступление можно начинать.

Хворостинин дал команду, и обслуга стала выстраивать телеги кольцом, собирать и монтировать на них дубовые щиты, соединять их цепями. Пушкари устанавливали орудия, стрельцы окапывали гуляй-город рвом и вкапывали вокруг него в землю остроконечные колья.

Невдалеке от передвижной крепости плотники Гордея заранее поставили один за другим три сруба из толстых бревен, набитых землей, в качестве мишеней.

Через час с небольшим гуляй-город был собран и из-за его стен пушкари дали по два выстрела по дальнему срубу, а стрельцы в промежутке между ними успели сделать шесть залпов подряд по ближнему срубу. Одновременно Гордей открыл пальбу по средней мишени из столь любимой царем «сороки», а мужики-ополченцы дали по ним залп из ручных пушечек.

После этих стрельб Хворостинин вывел три сотни своих всадников в белых веревочных доспехах, и они продемонстрировали публике езду и стрельбу из пистолетов в манере «коловорота» по среднему срубу.

Все три сруба-мишени оказались разбитыми вдребезги.

Высокопоставленная, в прямом и в переносном смысле этого слова, публика сначала с пренебрежением наблюдала за действиями мужиков по возведению деревянных стен на телегах, потом дивилась слаженности стрельбы пушкарей и стрельцов, а после того, как всадники стали палить из пистолетов и двигаться по кругу, то пришла в неописуемый восторг.

Когда демонстрация новой военной техники и тактики ведения боя кавалерией закончились, Иван Васильевич быстрым шагом спустился с высокой городской башни, сел на своего белого коня и поскакал один к Хворостинину, оставшемуся после показательного выступления на коне у входа в гуляй-город вместе со своими белыми рейтарами.

Подскакав к князю, царь бросил ему только одна фразу:

— Завтра после заутренней службы жду тебя в Золотом дворце. Не опаздывай.

После этого самодержец развернул коня и помчался прочь, в направлении Москвы. За ним рванул отряд рынд, ждавший его у ворот Коломны. Бояре и воеводы также стали торопливо спускаться с городских башен и стен, забираться в седла и поспешать вслед за царем в Москву.

Хворостинин дал команду гарнизону гуляй-города разбивать лагерь, кормить воинов и ждать его дальнейших распоряжений. Сам же он засобирался в Москву. Всех своих родственников князь решил взять с собой, поскольку надо было быстрее решать вопрос с венчанием и свадьбой.

Приехав поздно вечером в столицу, вся большая семья Дмитрия Ивановича Хворостинина поселилась в доме у купца Конона Полесского.

На следующий день воевода пораньше выехал из дома купца, чтобы вовремя попасть на прием к царю. Прямо возле ворот купеческого двора его ждала женщина в черном опашне и черном платке. Это была та самая женщина, которая встретилась ему с полными ведрами воды при отъезде в Смоленск.

Дмитрий Иванович остановился возле женщины в черном и слез с коня.

— Ты, воевода, хорошую службу сослужил народу русскому. Он век будет тебя помнить. Пусть и далее хранит тебя Господь! — сказала женщина и перекрестила воеводу двумя сложенными вместе длинными перстами худой бледной руки. После этого она повернулась к нему спиной и быстро скрылась за углом ограды купеческого двора.

Хворостинин мгновение помедлил, потом тоже пошел за угол ограды, чтобы обстоятельно поговорить обо всем происшедшем в последнее время с женщиной в черном, но ее уже нигде не было.

Встретил ли он вдову, потерявшую во время прошлогоднего набега Девлет-Гирея своих родственников, либо опять высшие силы послали ему сигнал, было непонятно.

Князь торопливо забрался в седло Буяна и поехал к Золотому дворцу. Там он стал ждать царя в Проходной палате. На князе была все та же черная ряса рыцаря опричного ордена, что и девять месяцев тому назад, та же черная монашеская скуфья.

Когда царь пришел, Савва Фролов впустил князя в его палату-кабинет.

Зайдя в знакомое помещение, Дмитрий Иванович увидел те же деревянные лавки вдоль стен, окованный железом сундук, икону Спаса Ярое Око в красном углу, деревянное бюро для чтения и работы над бумагами.

Только настенные книжные шкафы зияли пустотой — Либерия так и осталась в Великом Новгороде, куда ее вывозили в ожидании набега Девлет Гирея. Судя по пустым книжным шкафам, возвращение царя в Золотой дворец было не окончательным.

Во внешнем облике царя также произошли разительные перемены. Теперь он был облачен не в простую черную рясу, а в шитый золотом опашень из бархата — распашную одежду до полу с длинными зауженными к запястью рукавами. На опашне был накладной декоративный воротник — «ожерелье». Опашень и «ожерелье» были густо вышиты жемчугом. На опашень был надет окладень — нашитые на матерчатые ленты цепи из плоских золотых колец, украшенных гравировкой, чернью и эмалью. На кольцах были выгравированы полный титул царя и оградительная молитва.

На голове Ивана Васильевича была надета атласная шапка-венец, шитая золотом, украшенная алмазами и рубинами, отороченная понизу соболиным мехом, с золотым крестом на вершине. На шее у царя, на толстой цепи висел массивный золотой крест.

Своим видом такая одежда должна была демонстрировать высокий социальный статус царя и вызывать благоговение со стороны его подданных. Однако для работы она совсем не подходила, поскольку плотное золотое шитье делало наряд словно металлическим, и это не позволяло ее владельцу даже свободно общаться с собеседником.

На дворе еще стояла ранняя осень и царю, судя по выступавшей на челе испарине, в парадной одежде было жарко.

Услышав звук открывшейся двери, царь повернулся от окна, в которое задумчиво смотрел на покрытое белыми легкими тучами московское небо, увидел князя и стал ждать, когда тот подойдет к нему.

Хворостинин, как и в прошлый раз, трижды перекрестился на икону, подошел ближе и поклонился царю в пояс.

— Здравствуй, Дмитрий Иванович, — холодным и несколько высокомерным тоном поприветствовал Иван Васильевич князя. — Выполнил ты с честью свою службу — разбил басурман наголову. Я очень доволен.

Причиной холодности царя было простое человеческое чувство зависти, которое он испытывал по отношению к Хворостинину, несмотря на то, что социальный статус князя был несоизмеримо более низкий, чем у него. Народ знал, кто разбил полчища захватчиков и останавливал героев битвы прямо на улице, благодарил, кто как умел, ставил свечи перед иконами и заказывал сорокоусты «о здравии» во храмах в их честь.

Такого народного почитания Ивану Васильевичу приходилось добиваться посредством устройства торжественных церемоний во дворце, использования дорогих одежд, раздачей наград. Полки под его прямым руководством побед давно не одерживали.

Царь не был святым и, как каждого смертного, его часто обуревали страсти: гнев, гордость, тщеславие, уныние. Сейчас это была зависть. Именно она была причиной царской холодности в общении с молодым воеводой.

Однако Хворостинин был нужен ему для того, чтобы решать важные государственные проблемы и поэтому царь вызвал воеводу к себе, тем более что вчерашняя демонстрация возможностей гуляй-города и белых русских рейтар поразили его.

— Государь, возвращаю стяг, что ты давал мне перед тем, как отправить в Смоленск, — так же холодно ответил ему Хворостинин, сразу почувствовавший перемену в отношении к нему царя. — Стяг твой развивался над войском в решающей битве и под ним мы одержали победу над ворогом.

Князь поцеловал свернутый стяг, который держал все это время прижатым левой рукой к груди и протянул его царю.

Иван Васильевич принял стяг, развернул его и стал рассматривать, будто видел впервые. Он хорошо разбирался в значении символов в жизни людей и хотел все связанное с ними познать самостоятельно и доподлинно.

— Ни одна стрела не пронзила полотнище во время сражения, — с радостью заметил он. — Это хорошая примета. Наш стяг и дальше будет развиваться над русским воинством во время всех важных битв и воодушевлять его на победы.

Царь бережно свернул полотнище и положил его обратно в тот же сундук, из которого когда-то доставал.

— Кстати, Дмитрий Иванович, что там произошло с отрядом опричников в последнем сражении? Слышал, что чуть ли не все погибли по вине Воротынского, назначившего им неудачного командира.

— Это не так, царь. Я рекомендовал Воротынскому своего доверенного человека — опричника Михаила Черного. Он имел большой опыт сражений с татарами. А погибла большая часть отряда по вине дворянина Ивана Поливанова, который хотел стать над всеми опричниками начальником. Однако у него опыта боевого не было и его оставили только сотником.

В решающей битве Поливанов, ослушавшись приказа Черного, безрассудно увлек за собой всех опричников в атаку на тяжеловооруженную гвардию Девлет-Гирея. Многие погибли, включая Черного, пытавшегося увести подчиненных из-под удара татарской гвардии. А сам инициатор атаки трусливо бежал с поля боя.

— Продолжаешь защищать Воротынского, хотя он тебя обделил при распределении наград? — спросил с чуть заметной иронией царь.

— Мне, Иван Васильевич, достаточно того, что Господь Бог знает о том, как я воевал. Не из-за наград я на поле сражение выходил и не мне мерить мои заслуги.

— Знаю я, Дмитрий Иванович, про это, знаю. За это и люблю тебя. Схожи мы с тобой в этом. Коли было бы таких, как я да ты, побольше, то многое можно было бы сотворить.

Царь начал оттаивать душой. Он опять полез в свой сундук, достал оттуда золотой султаний из тех, что прислал ему Хворостинин в Александровскую слободу в кожаных турецких мешках и вручил князю со следующими словами:

— «Вот моя награда за подвиг, который совершил ты, как на поле боя, так и перед ним, придумав соорудить гуляй-город и научив своих кавалеристов новой тактике ведения боя. А также за то, что на трофейное золото не польстился, а все отдал в казну. В той казне, что ты мне прислал было почти двадцать тысяч золотых. Вот тебе один из них, но он стоит больше, чем все остальные. Это награда тебе не только от меня, но и от всего народа русского.

Царь, заметив, что Хворостинин все время исподтишка разглядывает его дорогое облачение, пояснил:

— Это я к встрече с заморскими гостями приготовился.

Удивление с лица Хворостинина не сходило. Поэтому, решив, что его объяснение звучит слишком легковесно, царь стал пояснять уже официальным тоном, похоже, отрабатывал грядущее выступление перед заморскими гостями:

— Решил я, князь Хворостинин, наш опричный орден распустить. Не смог я воодушевить его членов служить только во славу Божию. Дал опричникам слишком большие привилегии, а они под предлогом защиты интересов государства народ грабили, девок бесчестили, руки в чужие кошельки запускали. Думал, после похода на Новгород и Псков, что в этом только опричное начальство виновато — казнил главных злодеев.

В прошлом году опричные отряды струсили в битве с татарами и допустили их до Москвы. Провел следствие, смертью казнил изменников и трусов из высшего опричного руководства.

В этом году отправил опричные полки в бой со шведами под Колывань, но результатов с того тоже никаких не было.

Вы же с Воротынским, объединив опричников и земских, много превосходящие вас силы татарские побили. Выходит, дело в том, что вы правильных людей подобрали и на правильные места их расставили.

Попробую я так же поступить. На днях подписал указ, что все опричники переводятся в Государев двор и будут служить там на равных началах с земскими в качестве дворян. Я сам буду следить за тем, как кто служит. Казна, Дума, все приказы земские и опричные также объединяются.

А раз опричный орден распускается, то и одежды я поменял с монашеских на светские.

Хворостинин не стал расспрашивать Ивана Васильевича более подробно о том, как тот будет дальше строить свою внутреннюю политику. Было очевидно, что царь еще и сам до конца не знает этого. Потом, воеводское дело службу хорошо нести военную, а не в большую политику ввязываться.

Царь оценил отсутствие любопытства у Хворостинина. Он потеплел в обращении с князем, показал ему рукой на лавку возле окна, сам сел рядом и продолжил разговор уже в добром, уважительном тоне:

— Скажи, Дмитрий Иванович, как ты так смог людей сплотить вокруг себя и на великое дело их подвигнуть?

— С Божьей помощью, Иван Васильевич. Услышал Всевышний нашу с тобой молитву в этой комнате и помогал мне потом все время — людей нужных присылал. Если позволишь, я тебе про них расскажу.

Царь встал с лавки, подошел к деревянному бюро, что стояло посреди палаты, достал перо, открыл серебряную крышку склянки с «железными» чернилами и посмотрел на князя, давая понять, что тот может начинать свой рассказ.

Хворостинин стал рассказывать царю о том, кто и как ему помогал. Царь во время его рассказа делал своим каллиграфически почерком пометки на чистом листе бумаги:

«1. Купец Никон Полесский — проверка деятельностью англичан в Московской торговой компании.

2. Монах Иллиодор — помощь афонским монахам в выкупе у турок Свято-Пантелеймонова монастыря».

Выслушав рассказ об истории создания гуляй-города, царь спросил Хворостинина:

— Дмитрий Иванович, а что, можно ли твою деревянную крепость в войне против шведов использовать?

— Думаю, что только тогда, когда при них пушек нет. Пушки деревянные стены быстро разнесут на мелкие части. А если у врага только пищали, то воины могут от вражеских пуль уберечься за дубовыми щитами.

— А твой Гордей Старый сможет других мастеровых людей научить такие крепости самим строить?

— Сможет. Только его со всей артелью поначалу привлекать к этой работе надо.

Иван Васильевич приписал напротив имени кузнеца — «Бронный приказ».

— Тот гуляй-город, что я видел, оставь городовому голове Серпухова, — продолжил самодержец. — Будем его против татар и дальше применять, если они из Дикого поля пойдут.

— Думаю, Иван Васильевич, что можно у нас создать полки рейтарские и использовать их в войне со шведами. Надо только пистолетов хороших для всадников купить в Европе.

— Кто же нам эти пистолеты продаст после того, как мы татар и турок наголову разбили при Молодях? Мы теперь враги для европейцев по гроб жизни, — резонно ответил царь на предложения Хворостинина. — Сами будем учиться такие пистолеты делать.

Самодержец втянулся в разговор, стал напрягаться, пытаясь по ходу дела принимать назревшие решения. Одеяние, предназначенное для торжественных церемоний, мешало ему, и он снял шапку-венец, окладень, ожерелье и положил все это на лавку возле Хворостинина. Он также расстегнул опашень, чтобы было удобнее писать, стоя за бюро. После всех этих манипуляций Иван Васильевич нетерпеливо сказал:

— Давай, дальше рассказывай!

Хворостинин продолжил повествовать про людей, которые помогли ему добиться победы, а царь делал новые заметки:

«4. Степан Литвин — опыт ведения переговоров с иностранцами. Немецкий, литовский и польский язык. Знание европейских законов. Посольский приказ.

5. Городской голова — Фёдор Илларионович Потёмкин».

Рассказывая о Потемкине, Хворостинин упомянул про то, что надо строить вокруг Смоленска каменные стены. Дело это было очень дорогое, но царь записал на бумажном листке напротив фамилии городского головы: «Смоленск — каменные стены».

Когда дело дошло до Йосифа, Хворостинин честно сказал, что обещал ему за помощь в покупке за границей вооружения и найме рейтар похлопотать о том, чтобы получить право торговать русскими мехами в Европе.

Царь неожиданно согласился удовлетворить просьбу менялы. Хотя у Московского царства был на тот момент свой торговый порт в Нарве, торговля через него шла плохо — мешали шведские пираты. Они грабили корабли с русскими товарами, а то и топили их.

Иван Васильевич нанял находящегося на службе у датского короля капера Карстена Роде, купил ему корабль, снабдил орудиями, моряками-поморами, русскими пушкарями и стрельцами. За полгода капер захватил несколько шведских судов, сформировал из них целую боевую флотилию и терроризировал с ее помощью торговые суда противника по всей Балтике. Все шло хорошо, пока длилась датско-шведская война.

К несчастью, покровительствовавшие Роде датчане заключили мир со шведами. Капитана посадили в замок под арест, все суда конфисковали, а их экипажи разогнали. Русские моряки и военные с этих пиратских кораблей вынуждены были из Дании через всю Европу, тайно пробираться домой.

Была еще у Московского царства возможность вести торговлю через Архангельск. Однако ее монополизировали англичане. Они нещадно задирали цены на поставляемые товары и демпинговали при закупке русского сырья — леса, конопли, воска, меда, поташа. Царь намеревался конфисковать товары английской Московской торговой компании, переставшей платить налоги в казну.

Торговля через Польшу могла стать рычагом давления на англичан. Царь сделал пометку:

«8. Йосиф Шафир — право на торговлю пушниной в Польше и Германии. Присвоить статус московского гостя».

— Да, Дмитрий Иванович, — как бы невзначай спросил царь. — Зачем ты мне прислал саблю Девлет-Гирея всю в крови и саадак не со всеми стрелами?

Хворостинин рассмеялся. Он знал эту историю из рассказов Данилы и сестры.

— Это князь Ногтев придумал тебя порадовать трофеями, но не теми, что сам в бою взял, а теми, что отобрал у казака Данилы Черкашенина. Оружие, действительно, ханское, но из того, что было в ремонте. Данила, когда бежал из плена вместе с моей сестрой Анастасией взял его с собой. Они этим оружием сражались с татарами и турками, потому оно в крови и с недостачей. Ногтев же про то не знал, спешил и привез тебе в том виде, в каком его забрал. Я же все ханское трофейное оружие в Александровскую слободу отправил — ты знаешь.

Докладывать про Данилу Хворостинин не собирался, поскольку он не воевал под его руководством. К тому же Данила вскоре должен был стать его зятем, а хлопотать перед царем за родственников ему было неудобно. Однако вспомнив историю нахождения Данилы и сестры в плену, Дмитрий Иванович задал царю роковой вопрос:

— А что будем делать со знатными пленными татарами и турками? Дивей-мурзу Воротынский отправил к тебе в Великий Новгород вместе с князем Ногтевым. А еще двадцать знатных мурз и беев у меня в гуляй-городе до сих пор пленниками сидят. Не очень это подходящее место для заключения. Может быть попробуем обменять их на русских полонян, что татары в прошлый раз взяли?»

Царь почему-то стал расспрашивать, как Данила попал в плен под Азовом, сколько времени там провел, как бежал из татарского обоза, знает ли татарский язык, где сейчас находится.

Услышав, что Данила сын атамана Михаила Черкашенина и что сейчас в Москве собирается венчаться с Анастасией, царь обрадовался.

— Пришли мне завтра во дворец своего будущего зятя, — сказал он Хворостинину. — У меня служба для него есть важная — устроить обмен пленниками. Если справится, то пожалую его дворянским званием и поместье дам, чтобы было куда молодую жену привезти».

Царь беседовал с Хворостининым уже часа два.

— Кто там у тебя следующий? — спросил он князя после расспросов про Данилу Черкашенина.

Хворостинин стал рассказывать ему про архимандрита Дормидонта: как он жертвовал на войско железные листы, зерно, соленое мясо и сушеную рыбу, седла и упряжь для коней, скомплектовал походную церковь.

— И что, все это архимандрит передал тебе только по одной просьбе, не требуя ничего взамен? — удивился самодержец.

— Да, царь-батюшка. Пришел я к нему и рассказал, какая беда на нас надвигается. А он монастырских старцев собрал и те, все вместе, решили помочь защитникам своего народа от басурман, чем смогут. Вот колокольню у себя в монастыре без крыши оставили из-за того, что пожертвовали листы железа на укрепление «мягких» броней.

На листе у царя появилась еще одна запись:

«9. Архимандрит Дормидонд — Свято-Троицкий монастырь. Каменные храмы и ограда».

— Да, есть среди церковных иерархов те, кто понимают свой долг и жертвуют часть материальных благ, которые им послал Господь, — промолвил, размышляя над записанным государь. — Однако мало таких, как твой Дормидонд. Мне часть земель церковных и монастырских позарез требуется, чтобы служилых людей поместьями наделить. Сколько, кстати, ты мне людей нашел, что могут быть определены в дворяне?

— Двенадцать человек, Иван Васильевич, — ответил Хворостинин, вытащил из висевшей на боку сумки бумагу и передал ее царю. — Вот список. Там в списке предложения и по поместьям, которые можно выкроить из вотчин, что уже изъяты в казну у смоленских бояр-перебежчиков.

Разговор перешел на личности будущих дворян. Первым среди них был Григорий Прусс, вторым Степан Литвин. За обсуждением личностей новых дворян прошло еще полчаса.

— А что мне делать дальше, Иван Васильевич? — спросил у царя Хворостинин, когда разговор стал подходить к концу. — Отправляться опять на воеводство в Смоленск? Возвращаться в полк под Калугу? Готовиться к войне со шведами?

— Погоди, Дмитрий Иванович, — ответил царь. — Дай мне разобраться с более срочными делами.

В Смоленск тебе воеводой ехать нельзя, поскольку опричнины больше нет, и старые московские бояре тебя опять одолеют местническими спорами. Ты воевода хороший — будешь и дальше русское царство от ворогов защищать. А всех достойных людей, что ты мне назвал, я определю в скором времени к службе.

Слышал, ты жениться собрался? Поживи пару месяцев в Москве — женись. А сейчас помоги мне облачиться — заморские гости давно уже ждут».

Царь сам застегнул опашень, князь помог надеть ему «ожерелье» и накладень, поправил ему венец на голове, чтобы крест был развернут туда же, куда смотрят очи.

— Да, одежды-то свои черные ты тоже сними, — напутствовал царь Хворостинина на прощание. — Я не игумен более, а ты более не монах.

Проходя Приемный покой, князь видел, что в нем царя ожидает польская делегация. После смерти Сигизмунда Августа Иван IV вел переговоры с польскими панами об избрании на престол Речи Посполитой своего пятнадцатилетнего сына Федора.